Травник молчит. Подбрасывает жухлый пучок пустозелья в костёр – для аромата и от комаров. Злая нынче осенняя мошкара…
Помню: взял мою руку, обернул мешковинным рукавом своим, привёл меня сюда. Так братья твои авроксов из полей приводят, как ты меня сюда вёл. Ты молчал, а глаза – горели. Горели, словно этот костёр, травник.
Что ж ты и сейчас молчишь?..
Видно: нехорошее задумал. Слышал, верно, как песни пою на ветру, вплетаю слова в его косы, шлю мором на дом врага. Услышал и мстить за меня взялся…
Брось, травник. Остынь. Я хочу, чтобы на ладонях твоих суровых кровь только жертвенная была, с молоком и желтком мешанная, коей землю кормишь. У врага моего кровь черна, яд в крови той. Не бери ты ружья, не ходи к нему в дом…
Всё молчишь. Сохнущих трав пучки отбрасывают крылатые тени на круглые своды нашего жилища. Утоптанный пол тёпл и мягок. Шкуры на нём и домотканые полотнища – ещё теплей, ещё мягче. Иди ко мне, травник, забудь о дурном…
Червь молчал и уже не смотрел на Невесту. Продолговатые тёмные очи глядели в пламя. Шепталось в горлачике парное молоко. Думал ли о чём или говорил так – было неведомо. Но что-то баюкающее качалось в юрте, трогало деревянных птиц за крылья, а бычков - за рога. Бормотало Невесте на ухо:
«Спи, и не бойся ничего. А я рядом. Молчу, чтобы дрёму не спугнуть…»