…Это и есть – мой дом, который значится в прописке. Тот, который люблю как часть постройки, хотя, конечно, ни стены, ни пол, ни потолок в трещинах тут не при чём. Дело, скорее, в том, чем я сумела наполнить отведённое мне пространство, в котором часто приходится быть наедине с собой.Я пишу о тебе, о моя комната. Родная скорлупа самой лучшей из нор, самой надёжной из моих бастионов.
Кроме желания запечатлеть тебя в памяти – жгучая необходимость писать хоть что-то, потому что боюсь, что за всеми своими эссе совсем разучилась писать не «обязаловку», но для и от души.
Комната моя… Всегда считала её своей личной маленькой родиной, несмотря на то, что живу тут вместе со своей сестрой. Просто потому, что, пожалуй, каждому необходим свой собственный угол, в котором он – и царь, и бог, и раб, и ничто и всё одновременно.
Итак, моя ракушка начинается с белой двери и абрикосно-розового коридорчика. Я часто злюсь на этот коридорчик, потому что не люблю розовый цвет. Тем не менее, он в пустоте своей символизирует переход от пыльного сумрака зала, где обитают все гости и домочадцы, и громкий телевизор, и большой, но почти пустой аквариум, к нашей солнечной стороне, где обои белые, а шторы жёлтые. Дверь, позвякивая колокольчиком, что подвешен на дверном крючке, распахивается, и входящий видит напротив точно такую же дверь – в кладовку. Но туда, в осколочный хаос прошлого, забираются лишь под Новый год, потому что именно там спит ёлка. Всё остальное время поворачивают направо, куда зовёт «поющим ветром» окно.
Моя часть комнаты – сразу после порога. Справа – покрытый тяжеловатым красно-жёлтым покрывалом стол, на котором ютятся кассеты, диски, свечи, аромалампа, карандашница, стоит, подбоченясь, настольная лампа, гордая оттого, что носит шапкой Мономаха плафон от «взрослой» люстры. Там же часто ночует чашка с чаем или кофе, скрашивая своим присутствием не одну бессонную ночь.
Над столом – книжная полка. Вообще, стоит сказать, что книг в нашей квартире достаточно, чтобы составить приличную библиотеку, и она пополняется с каждым годом, даже несмотря на безденежье и недостаток времени. Но вот эта вот полочка, полочка над моим столом, - особая. Хотя бы потому, что здесь стоят книги, которые были куплены в своё время специально для меня, подарены, привезены из путешествий. Эти книги имеют ценность для меня, потому что за каждой из них случай, история. Тут и калининградские «Мифы мегаполиса», которые так хорошо было глотать в переездах между Черниговом и Полтавой; и Омар Хайям, подаренный Другом, которого уже нет в живых; и литовская коллекция энциклопедий; и даже англоязычные произведения Набокова, которые прислала мне Айрис из Штатов (эта преподавательница провела в нашем колледже всего один семестр, но за этот семестр мы успели сдружиться с ней, хотя уже и не поддерживаем связи).
Все эти «сокровища» берегут разнообразные фигурки – подарки друзей. Ракушки и камушки, псевдоегипетская кошка, крыса-нэцкэ, фарфоровый слоник. Всевозможные мышки, хотя зона обитания этих грызунов, которых поневоле и в силу собственного прозвища коллекционирую, отнюдь не ограничивается книжной полкой: их можно встретить по всему дому, причём в самых неожиданных местах… Вознесясь на самую верхнюю полку, примостились образа Девы Марии и Иисуса, на них – ржавый православный крестик и католический медальон с Богоматерью. Необычные, казалось бы, для моего обиталища вещицы сторожат зелёную с позолоченным тиснением Библию, что не даёт двум блокнотам-близнецам, отведённым под Книги Теней встретиться с армией маминых «карманных» детективов.
Этих чёрно-жёлтых и красноватых малышей у нас постоянно плодится, и они уже зачитаны до дыр мамой и её подругами. Им уже не хватило двух верхних книжных полок, и они перебрались на шкаф, что идёт по стене сразу после моего столика. Шкафу приходится нести на своих плечах целых два телевизорных корпуса, переделанных в своё время под вместилища для детективов. Впрочем, и тут нет их монополии: между ними проглядывают то Бунин, то религиозный «Невидимый мир демонов» (фыркаю каждый раз, ловя заинтересованные взгляды на томике, и с видом профессора кислых щей поясняю, что большей ереси в жизни не читывала).
Путь к самодельным полкам бесстрашно преграждают косметички и большая жестяная коробка, которая служит аптечкой с тех самых пор, как началась моя кочевая жизнь. А что поделаешь? В отсутствии трюмо всё встало с ног на голову: небогатый набор дамских принадлежностей стал находиться выше, чем зеркало, потому что зеркало – а, точнее, Зеркало – вставлено в одну из трёх дверец шкафа. Об этом же предмете можно говорить целую вечность хотя бы потому, что оно старое. Но, несмотря на почтенный возраст, пятен на нём почти нет и – не скрою – мне приятно смотреть в него, хотя отражения порядком искривлены из-за неровностей стекла. А ещё одна особенность этого Зеркала в том, что напротив него, не в пример другим зеркалам, прекрасно спится. Я люблю этот бабушкин подарок, но, всё же, суеверно прикрепила на стенке напротив второе, отражающе-отвращающее зеркальце.
Оно – маленький прямоугольник, который легко теряется между фотографий, сделанных мной и сестрицей. Опять же, поездки, опять же память: Зелёный Берег, Несвиж, Мир, а также виды родного Города.
Слева от фотографий – художественная карта Центра, а на ней цитата из «Красно-жёлтых дней» Цоя. О возвращении. Далее – ещё одна карта, на этот раз не столь подробная, но, тем не менее, охватывающая весь Гомель. Стихи Муррэй – из городского цикла. Одни из моих любимых, хотя я люблю все стихи Вересковой Кошки. В углу, ломая прямоту линий в комнате, - чёрно-красный с серебристым «поющий ветер», тяжёлый и басовитый с непривычки. Он звонит каждый раз, когда я по утрам взмахиваю покрывалом, чтобы застелить кровать и, думаю, не чувствует себя обделённым в свободе слова.
Далее идёт небольшой отрезок стены – между «поющим ветром» и дверным проёмом. Тут я составляю витраж, который можно было бы гордо обозвать «Я». Тут также находятся памятные мне вещи – фотографии, но постарше, сухие листья и цветы, старые календарики, бэйджики, кулоны, значки, брошки, рисунки. Прямо над входом висят колокольчики. Когда становится одиноко, я звоню в них, и кто-нибудь обязательно вспоминает обо мне – в такт перезвону начинает жужжать телефон. Мнимый беспорядок, царящий на этом участке, - отражение моего состояния. Тут постоянно что-нибудь меняется. Передвигается, убирается, добавляется. Когда-нибудь эта стенка будет заполнена полностью, но пока тут слишком много белых обойных пятен, и это вполне справедливо: нельзя знать о себе абсолютно всё.
Все эти вертикальные «воспоминания» окружают кровать. На ней не бывает подушек, и она продавлена с одной стороны, простыня то и дело сползает. Но всё равно, это лучшее из лож! В ногах у меня мой меч с джинсовой рукоятью, а в головах – две гитары. Черниговская безголосая и мурчавая Бринн родом из Борисова. Под кроватью же находится множество нужных вещей, типа ручек, тетрадей, альбомов – всего, что может понадобится на момент внезапного порыва вдохновения. Иногда мне кажется, что я провела большую часть своей коротенькой жизни, сидя тут – в компании книги или тетради и кошки, хотя на самом деле живу в этой комнате всего восемь лет. Мы переехали в неё после смерти бабушки.
…А за спинкой кровати, за гитарами, начинается вотчина Хоббита. Её «участок» равен моему и равен длине кровати. У неё несколько прозаичней: кровать с кучей игрушек, письменный стол с компьютером, с картиной над ними, два стула.
Есть и третья часть нашей комнаты. Она за хоббитской. Гораздо меньше, чем наши, «нейтральная полоса» состоит из окна, с одной стороны от которого находится Бермудский шкаф со школьными тетрадями и книгами, а с другой – тумбочка с маленьким аквариумом, в котором живут два гурами и данио, и цветами. В этой комнате живут кактусы и алоэ, а ещё большущая сансивьера. Она не помещается на тумбочку – её вазон стоит прямо на полу, заслоняя собой нижнюю полку этажерки, которая снова и опять заполнена книгами – на этот раз, новоприбывшими англоязычными томами, которые не устаю таскать с универских распродаж. Пока что, правда, не успела перечитать всё, что приобрела, но, надеюсь, время ещё будет.
Над углом с этажеркой и тумбочкой ещё две картины. Одна маслом – её писал друг, вторая цветными карандашами – от подруги. Обе «светят» теплом и заставляют улыбаться.
Есть и ещё одна картина, но она почти всегда спрятана за шторами. На ней – резьба по дереву, покрытому чёрным лаком. Картина изображает отряд конных витязей, что шествует мимо крепостной спины, а сверху надпись: «Львов, XIII век».
Само же окно тоже играет немаловажную роль в моей жизни. Во-первых, на нём сушатся травы для чая, а ещё на подоконнике можно сидеть и наблюдать за облаками, отгородившись ото всех стеклом с одной стороны и плотными шторами – с другой. А можно свесить ногу в полосатом гольфе на улицу и терзать гитару «на радость» соседям. Последнее, впрочем, не так уж и часто. Я говорю с Бринн, сидя на своей кровати в позе лотоса.
…Это и есть – мой дом, который значится в прописке. Тот, который люблю как часть постройки, хотя, конечно, ни стены, ни пол, ни потолок в трещинах тут не при чём. Дело, скорее, в том, чем я сумела наполнить отведённое мне пространство, в котором часто приходится быть наедине с собой.
@музыка:
Тэм Гринхилл - Посвящение Каэр Морхену
@настроение:
сонное
@темы:
мыфли
-
-
28.08.2009 в 22:25